Пена. Дамское счастье [сборник Литрес] - Эмиль Золя

что ей нужно манто не дороже двухсот франков, она презрительно скривилась:

– О, мадам не стоит ограничиваться этой суммой, вряд ли мадам удастся подобрать что-нибудь элегантное за такие деньги.

И она бросила на прилавок несколько скромных манто небрежным жестом, как бы говорившим: «Посмотрите на эту дешевку!» Госпожа Марти не посмела хвалить их и только шепнула Анриетте:

– Насколько приятнее, когда вас обслуживают мужчины, не правда ли? С ними куда легче!

Наконец Маргарита принесла шелковое манто, отделанное бисером, с которым обошлась более почтительно, чем с предыдущими. И тут мадам Орели подозвала Денизу:

– Ну-ка, наденьте его, пускай от вас будет хоть какая-то польза…

Дениза, пораженная в самое сердце, стояла неподвижно, уронив руки и с отчаянием думая, что никогда не добьется здесь успеха: ее наверняка уволят и дети останутся без хлеба. Гомон толпы отдавался гулом у нее в голове, она с трудом держалась на ногах, руки онемели от тяжести десятков пальто, которые она перетаскала из шкафов на прилавки, чего никогда прежде не делала. И все же девушка подчинилась и позволила Маргарите расправить на ней манто, как на манекене.

– Да стойте же прямо! – прикрикнула мадам Орели.

Однако миг спустя о Денизе все забыли. В салон вошел Муре вместе с Валаньоском и Бурдонклем; он поздоровался с дамами, и те осыпали его комплиментами по поводу великолепной выставки новых зимних моделей. Особенно они восторгались его восточным салоном. Валаньоск, которому продемонстрировали все отделы, пребывал скорее в удивлении, чем в восхищении; как убежденный пессимист, он расценивал все это великолепие по-своему: слишком много коленкора в одном месте. Что же касается Бурдонкля, то он, словно забыв о своем участии в подготовке этого триумфа, горячо поздравлял патрона, чтобы заставить его забыть об утренних сомнениях в успехе их начинания.

– Да-да, все идет превосходно, я очень доволен, – твердил в ответ сияющий Муре, отвечая улыбкой на нежные взгляды Анриетты. – Но не буду вам мешать, милые дамы.

И тут все взоры обратились на Денизу. Она стояла, покорно позволяя Маргарите медленно вертеть ее из стороны в сторону.

– Ну как? – спросила мадам Марти у Анриетты, чье мнение считала решающим в вопросах моды.

– Что ж, выглядит неплохо, и фасон оригинальный… Только вот, мне кажется, на талии немного морщит.

– О, лучше бы примерить его на самой мадам, – вмешалась госпожа Орели. – Вы же видите – оно совсем не смотрится на этой девушке с ее хилой фигурой… Распрямитесь же, мадемуазель, покажите как следует наш товар.

Окружающие заулыбались, а Дениза побледнела как смерть. Ей было стыдно стоять перед всеми этими людьми, изображая манекен, который бесцеремонно разглядывают и вышучивают. Госпожа Дефорж, раздраженная кротким личиком девушки, столь непохожей на нее самое, инстинктивно почувствовала к ней неприязнь и едко добавила:

– Ну разумеется, манто сидело бы лучше, если бы платье мадемуазель было ей по фигуре.

И она бросила на Муре насмешливый взгляд парижанки, которую позабавил нелепый облик этой провинциалочки. Тот ощутил в этом взгляде любовную ласку, торжество счастливой женщины, гордившейся своей красотой и искусством одеваться. И, как благодарный возлюбленный, счел своим долгом усмехнуться в ответ, несмотря на смутную симпатию к Денизе, в которой этот опытный ценитель женщин с первого взгляда почувствовал особое, скрытое очарование.

– И вдобавок хорошо бы ее причесать как следует, – добавил он.

Этого все только и ждали. Хозяин соизволил усмехнуться, и продавщицы захохотали во весь голос. Одна только Маргарита негромко кудахтала, изображая благовоспитанную девицу; что касается Клары, та даже бросила свою покупательницу, чтобы позабавиться вволю; к тому же сюда сбежались продавщицы из бельевого отдела, привлеченные этим весельем. Богатые дамы, соблюдая светские приличия, лишь сдержанно улыбались; одна только мадам Орели, с ее гордым орлиным профилем, смотрела мрачно, словно прекрасные густые волосы и хрупкие плечи новенькой опозорили ее отдел. Дениза побледнела еще сильнее, стоя посреди этой хохочущей публики. Она чувствовала себя обесчещенной, оголенной, беззащитной перед всеми. Чем она виновата, что у нее такая тоненькая фигурка, такие пышные волосы?! Но больнее всего был для нее смех Муре и госпожи Дефорж – она инстинктивно угадывала их близость, и ее сердце ныло от неведомой доселе боли; эта дама – почему она так зло насмехается над бедной девушкой, не задевшей ее ни единым словом?! А что касается Муре, то он внушал ей такой леденящий страх, перед которым блекли все остальные чувства, превосходившие ее понимание. Дениза стояла среди этих людей как отверженная, оскорбленная в своих самых интимных чувствах, в своей женской стыдливости, но именно это жестокое, незаслуженное издевательство побудило девушку сдержать душившие ее рыдания.

– Вы правы, мадам, велите ей с завтрашнего дня укладывать волосы как полагается, это же просто неприлично! – твердил заведующей капризный Бурдонкль, с первого же взгляда проникшийся антипатией к худенькой, тщедушной девушке.

Мадам Орели сняла наконец манто с Денизы, прошипев:

– Ну-ну, прекрасное начало, мадемуазель! Нечего сказать, показали вы себя… Бестолковая – дальше некуда!

Дениза, боясь не выдержать и расплакаться, поспешно отошла к груде манто, которые нужно было перенести на прилавок и развесить в шкафах. Здесь, в общей сутолоке, на нее хотя бы не обращали внимания, а усталость мешала перебирать горькие мысли. Но тут к девушке подошла продавщица из бельевого отдела, которая еще утром встала на ее защиту. Она видела недавнюю сцену и теперь шепнула ей на ухо:

– Бедняжка вы моя, не стоит так расстраиваться. Притворитесь, будто вам все нипочем, иначе обидам конца не будет… Сама я родом из Шартра, меня зовут Полина Кюньо, мои родители – тамошние мельники. Ну так вот, в первые дни работы меня съели бы с потрохами, если бы я переживала, как вы. Так что наберитесь храбрости! Дайте мне вашу руку – мы с вами поболтаем, когда у вас будет свободная минутка.

Эта протянутая рука помощи лишь усугубила смятение Денизы. Она неловко пожала ее и, взяв в охапку целую кучу пальто, поспешила отнести их в шкаф, боясь, что ее снова выбранят за плохую работу да еще за то, что у нее появилась подруга. Тем временем мадам Орели собственноручно накинула манто на плечи госпожи Марти, и окружающие тут же восторженно заахали: «Великолепно! Очаровательно! Совсем другое дело!» Госпожа Дефорж объявила, что лучше не бывает. Затем Муре распрощался с дамами, а Валаньоск, заметивший в отделе кружев графиню де Бов с дочерью, поспешил туда, чтобы предложить руку матери. Маргарита, стоявшая у кассы второго этажа, перечисляла покупки мадам Марти, которая оплатила их и приказала отнести в свой экипаж. Госпожа Дефорж нашла свою саржу в кассе № 10. Затем дамы еще раз сошлись в восточном салоне. Им уже давно пора было уходить, а они все еще рассыпались в восторженных похвалах интерьеру. Даже мадам Гибаль и та восклицала в экстазе:

– Какое чудо! Так и кажется, будто мы и впрямь на Востоке!

– Не правда ли, настоящий гарем! И все так недорого!

– А смирнские ковры – ах, какие нежные тона, какая тонкая работа!

– А этот, из Курдистана, – вы только взгляните! Ну прямо Делакруа![24]

Толпа медленно рассасывалась. Удары колокола уже возвестили, с часовым интервалом, две первые вечерние смены в столовой, и вот-вот должна была начаться третья; отделы мало-помалу пустели, и в них задерживались лишь отдельные покупательницы, которых безумная страсть к транжирству заставила позабыть о времени. С улицы теперь доносился скрип колес последних фиакров; утробный голос Парижа напоминал храп объевшегося людоеда, переваривающего шелк и кружево, полотно и драп – все, чем его щедро потчевали с самого утра. Внутреннее пространство магазина в мигающем свете газовых рожков, разгонявшем полумрак, напоминало поле битвы, усеянное истерзанными останками тканей, еще содрогавшееся от последних позывов распродажи. Продавцы, падавшие с ног от изнеможения, переводили дух среди разоренных шкафов и прилавков, над которыми, казалось, пронесся безжалостный смерч. По галереям первого этажа приходилось пробираться между раскиданными стульями; в секции перчаток нужно было перепрыгивать через груды картонок, наваленных вокруг Миньо; в отделе шерстяных